Анатолий Аврутин - Журнал «День и ночь» 2009 № 5-6
Мне тоже хотелось в Дом творчества! Мне хотелось научиться рисовать акварельными красками, хотелось путешествовать по китайской земле и писать об этом.
И мои мечты готовы были вот-вот воплотиться. Все были — за, и художники, и их председатель творческого союза, и дирекция китайского Дома творчества. Потому что это был год, объявленный годом Русско-Китайской дружбы.
Было достигнуто, так сказать, предварительное соглашение, по которому меня обещали включить в очередной список приглашённых и известить через мэрию Абаканска.
Я истомился от ожидания.
Заметив это, моя жена сказала: — Что-то долго тянется процесс! Позвони, узнай, в чём дело, под лежачий камень вода не течёт.
Я позвонил, и секретарша сказала, что меня искали, но не нашли, поэтому вместо меня с группой полетел спичрайтер мэра. И понял я, что стал жертвой неведомой мне интриги, что не видать мне Китая, как своих собственных ушей, не взойти наяву на Великую Китайскую стену, не привезти в качестве сувенира терракотовую копию древнего китайского воина на коне и не написать книгу о своём путешествии.
Через месяц группа вернулась. На пресс-конференции радостные художники показывали новые картины, шутили, как трудно им было привыкать к рисовой водке и изобилию животных и растительных закусок, дарили альбомы и открытки.
Один только спичрайтер был невесел. Он рассказал, как во время купания в каком-то водоёме его покусали рыбки пираньи, как было больно и как не заживают на ногах места укусов.
Прошло какое-то время, и я прочитал в газете, что он скончался после тяжёлой непродолжительной болезни. Царствие ему Небесное.
И перестал я мечтать о сказочном Китае. И ничего с этим не поделаешь. Аминь.
Многая лета
— Юбилей — это репетиция поминок! — сказал председатель Абаканского отделения Союза российских писателей Альберт Иванович Шалимов, открывая свой юбилейный вечер.
С тихим ужасом готовился он к приближающемуся 65-летию.
По ночам его мучили кошмары.
А накануне приснилось, что он заснул летаргическим сном и его — живьём! — положили в гроб, чтобы похоронить, и на гражданской панихиде вынужден был слушать, не в силах пошевелиться, какой он был хороший человек и замечательный, даже выдающийся, писатель.
И вдруг сел в гробу, и все, певшие только что ему хвалу, возмутились: ах, ты не умер, ты живой и нас разыграл, такой-сякой, ничего себе шуточки, и стали, негодуя, расходиться.
И когда он остался один, приблизился к нему председатель Комитета по делам культуры областной администрации и потребовал возместить все похоронные расходы.
Проснулся в холодном поту, походил, точно разбуженный медведь в клетке, по однокомнатной квартире, доставшейся ему после развода и раздела имущества с женой. Чтобы успокоиться, вышел на балкон, подышал свежим октябрьским воздухом, прошёл на кухоньку, заварил свежий чай, отрезал дольку лимона.
И тут раздался телефонный звонок.
— Вы меня не знаете! — кричал далёкий абонент. — Мне 75 лет. Я звоню из Израиля. Я пишу рассказы, повести и романы, только что издал книгу за свой счёт и прошу у вас рекомендацию, чтобы вступить в Союз писателей прекрасного нашего сибирского города Абаканска, откуда я эмигрировал десять лет назад.
— В какой Союз? Их у нас теперь два: Союз российских писателей и Союз писателей России.
— А можно сразу в оба?
— Можно, можно! — рассмеялся Альберт Иванович и положил трубку.
Прикалывается кто-то, подумал он. Как можно жить в Израиле и быть членом Союза писателей в Абаканске? Бред какой-то. А впрочем, почему бы и нет? Вот только зачем? Мечтатель! Ему 75 лет, а он вместо того, чтобы задуматься о вечности и бесконечности, нервотрёпку с приёмом себе планирует. Мне, что ли, вступить в Союз еврейских писателей в Израиле? Только вопрос — доживу ли я, как он, до семидесяти пяти? Десять лет всё-таки. Всякое может случиться. Дотяну ли? Что-то сердечко у писателя Шалимова пошаливать стало, скаламбурил он. Артериальное давление скачет то вверх, то вниз. Сердце грозит инфарктом, со-суды — инсультом, вот и выбирай.
Как это там, в песне, поётся? — если смерти, то мгновенной!
Кому охота — лежать после инсульта и догнивать заживо, и чтобы кто-нибудь из близких по долгу родства вежливо так, а на самом деле с внутренней ненавистью и отвращением выносил из-под меня горшки да протирал пролежни камфарным маслом?
Б-р-р-р-р-р… Нет, яду, яду надо купить, чтобы в случае чего — ррраз — проглотил — и «Инсульт-привет!»
Поскольку Союз писателей был на евроремонте, 65-летний юбилей почётного жителя прекрасного сибирского города Абаканска А. И. Шалимова отмечали по соседству, в Союзе композиторов, где евроремонт был уже завершён.
Писатели и поэты — все, как один, хвалили своего начальника.
Представитель областной администрации прикрепил к груди виновника торжества Золотой знак, герб Абаканска — медведя, стоящего на задних лапах и держащего в передних широкую лопату.
А представитель городской администрации вручил грамоту и авторучку «Паркер» с золотым пером.
— Вы — золотое перо нашего города! — воскликнул представитель, и все дружно захлопали.
Потом юбиляра задарили розами и гвоздиками.
Всё, как в том сне, подумал он и в своём заключительном слове с горькой улыбкой на губах повторил:
— Юбилей — это репетиция поминок! Да-да, дорогие друзья, как бы вы меня ни хвалили, это действительно так. Поэтому предлагаю всем вам плавно перейти в банкетный зал, где уже накрыт подобающий случаю стол.
Праздничный стол был накрыт скромно, но со вкусом. Шампанское, коньяк, водка, апельсиновый сок, минеральная вода. Буженина, сервелат, сыр, омуль, стерлядь. Лимон, виноград. Торт «Полёт».
Все быстро напились и долго не хотели расходиться. Закончился банкет глубокой ночью.
И когда наконец утомлённый юбиляр приехал на такси домой, на пятый этаж своей однокомнатной квартиры, доставшейся ему после развода и раздела имущества с женой, расставил цветы по вазам, банкам и заснул в кровати, не раздеваясь, снилось ему до самого утра прерываемое кратковременными кошмарами продолжение банкета, в конце которого взял слово председатель Союза композиторов и сказал:
— Как хозяин этого гостеприимного дома я рад выпить, Альберт Иванович, за вас, рад, потому что у вас есть всё — и здоровье, и слава, и благополучие. А чтобы нам с вами, ровесниками по существу, было интереснее жить ближайшие десять лет, вызываю вас, как раньше говорили, на социалистическое соревнование. Я поступаю и заочно оканчиваю Литературный институт и за десять лет сочиняю десять романов.
Вы поступаете в консерваторию и сочиняете десять симфоний.
После чего вы принимаете меня в Союз писателей, а я вас — в Союз композиторов. Идёт?
— Идёт! — воскликнул юбиляр.
— Идёт! — подхватили захмелевшие собутыльники.
— И вообще, Альберт! Я хочу сказать тебе, что я тебя давно люблю — и как писателя, и как человека!
— За что? Почему? — вяло поинтересовался председатель Союза писателей.
— Любят не за что, а вопреки! — воскликнул председатель Союза композиторов. — Просто люблю! За то, что ты красивый. И хочу написать про тебя оперу!
— Кому, кому?
— Да не — кому, а — что! Оперу о твоей замечательной жизни. Это будет шедевр. А потом мы вместе улетим в Израиль и поставим её на оперной сцене Тель-Авива! Кто за то, чтобы так всё и было? Прошу поднять рюмки и бокалы!
И все присутствующие выпили раз, ещё раз и ещё много-много раз, а потом запели, сначала по-английски:
— Хэппи бёсдей ту ю!
Хэппи бёсдей ту ю!
Хэппи бёсдей, хеппи бёсдей,
Хэппи бёсдей ту ю!
А потом и по-русски:
— Многая лета!
Многая лета!
Мно-о-га-я
ле-э-та-а-а-а-а-а…
Но пасаран!
— Можно ли написать отрицательную рецензию на гениальные стихи? — спросила Вера Павловна у Степана Петровича.
— Не можно, а нужно! — воскликнул Степан Петрович. — Не век же вам оставаться зав редакционно-издательским отделом, пора и кафедру филологии возглавить. Зав кафедрой! Звучит? Конечно, если меня выберут ректором.
— Намёк поняла. Напишу отрицательную, — вздохнула Вера Павловна.
— И не забудьте в заключении отметить, что никакие гениальные стихи нашим студентам не нужны, и даже вредны, поскольку расшатывают стереотипы, отвергают традиционные моральные нормы и разрушают стройную систему этических и эстетических ценностей, сложившуюся за 70 лет существования нашего ВУЗа.
Вера Павловна приняла из рук Степана Петровича диск и распечатку антологии «Гениальные стихи. 100 русских поэтов, от Державина до Коржавина» и покинула кабинет проректора.
